Колесница да Винчи

А мы с ребятами строим машину. 
Сидим на коленках на заваленном опилками чердаке вокруг тетрадного листа с чертежами — я, мой брат Филипп и Макс, — и солнце светит сквозь щели в крыше. К стене прибито сшитое из лоскутов полотнище нашего флага: синяя и красная горизонтальные полосы, вертикальная желтая сбоку. Желтая полоса стоит, потому что это любимый цвет Макса, а он у нас вроде как за главного. И чердак его — родители отдали в вечное пользование при переезде. Наконец, Макс старше нас всех: меня на год, Филиппа — на три. Он живет в трех домах от нас, и почти всё время между уроками в школе и сном мы проводим вместе — за исключением тех дней, когда кого-нибудь из нас наказывают родители. 
Тетрадный лист, весь измятый, лежит на полу в пятне солнечного света. Среди нацарапанных зеленым и розовым фломастерами каракулей отчетливо выделяется слово «ПИДАЛИ». Макс, хитро щурясь, объясняет конструкцию: предполагается, что водитель будет постоянно жать на педаль в полу, которая, в свою очередь, будет толкать зубчатую шестерню (её мы сколотим из штакетника), а последняя будет приводить в движение колесные оси. Предельно ясно. 
Когда мне было лет шесть, я мечтал построить летательный аппарат, как в мультфильме «Побег из курятника», чтобы взлететь на нем с крутого склона над котлованом, там, где сверху росли ракиты, а внизу располагались ряды одинаковых гаражей с разноцветными железными воротами и свалок между рядами. Ощущение полета мне было отчасти знакомо: с одного из деревьев в глубину обрыва свешивалась тарзанка. Её сделали взрослые ребята из соседнего района, раздобыв где-то двадцатиметровый пожарный трос. Нужно было укрепить сучковатый брусок между ног, крепко ухватиться за трос двумя руками, зажмуриться, разбежаться и прыгнуть вперед, прямо с обрыва. Крутой склон убегал из-под ног, и вот уже навстречу летит небо, солнце, галки и телефонные провода, мимо ушей проносится воздух, далеко внизу кружатся свалки и рубероидные крыши гаражей, мир становится ярким, круглым и цельным, как огромный мыльный пузырь. 
Секунды эйфории были короткими, а затем нужно было повторять всю процедуру заново. Я мечтал сделать такой аппарат, чтобы, слетев с обрыва, пронестись над гаражами и долететь хотя бы до противоположной стороны котлована, туда, где заползала вверх пыльная дорога из гаражей, по которой зимой так хорошо было спускаться на санках. 
Да, в шесть лет я был тем еще дурнем. Теперь мне десять, летательные аппараты позабыты, и мы с Максом, не тратя время на пустые раздумья, приступаем к строительству машины.
Главный козырь, как и предполагалось, находится у Макса в гараже. Это старый, ржавый, пахнущий маслом и гнилью мотоцикл с люлькой — держу пари, с него еще Максов прадедушка стрелял по немцам. Сам мотоцикл нас не интересует, нам нужны только колеса, которые, по счастью, отваливаются без особых усилий. 
Проблема в том, что их всего три. Мы не расстраиваемся преждевременно и решаем собрать ось для первой пары колес. Для этого мы прибиваем по краям длинной штакетины две коротких дощечки. Теперь нужно приладить колеса. Макс приносит длинные гвозди-сотки и плоскогубцы. Через час упорных трудов колеса прибиты почти намертво. Почесывая голову, Филипп сообщает, что в чертеже была еще какая-то зубчатая шестеренка.
Макс выглядит сконфуженным. Я интересуюсь, а можно ли обойтись без шестеренки, и зачем вообще она нужна. Макс смотрит на меня уничтожающе и заявляет, что с моим пониманием механики только курам самолеты строить. Я вспыхиваю: он задел меня за живое. Следует продолжительная перебранка с переходом на личности. С колченогой табуретки на соседнем участке, прервав на минуту сбор яблок, на нас с тревогой взирает баба Нюра. Она ненамного младше, чем рухлядь в гараже Макса, всегда носит одно и то же белое платье в цветочек и беспокоится о нашем здоровье и благоразумии. 
Наконец, когда мы с Максом уже готовы сцепиться, ругань прерывает Филипп и вспоминает, что где-то в нашем сарае должна лежать старая коляска. Спор обрывается, Макс навострил уши. Ну, конечно, я помню эту коляску — изящная, старомодная, с обивкой из красной кожи и блестящими заклепками. У меня она всегда ассоциировалась с Мэри Поппинс, а еще — с выцветшими полароидами, которые хранились в обувной коробке под маминой кроватью. На них была молодая мама с мелированными волосами до плеч, папа без бороды и в длинном белом плаще, как в старых фильмах про коммерсантов, и я — невидимый, в той самой коляске. Потом в ней возили Филиппа, потом — нашего двоюродного брата Лёву, а потом её убрали в сарай. 
Теперь мы с Филиппом, пыхтя и потея, высвобождаем коляску из-под многолетних завалов. Она даже совсем не сгнила. Но главное, люлька легко отцепляется, и у нас есть готовая платформа для автомобиля, с большими, тонкими и ходкими колесами. Мы доставляем платформу к Максу, и он объявляет, что дело почти готово и осталось найти сиденье. Я спрашиваю: «А как же педали?». Макс бросает на меня тот же презрительный взгляд и ехидно интересуется, как это я на готовую платформу собрался устанавливать педали. Я пожимаю плечами и не продолжаю спор. 
Сиденье находится быстро: мы снимаем ножки с какой-то старой табуретки и приматываем оставшуюся часть проволокой к платформе. 
Со всеобщим ликованием автомобиль выкатывается на улицу. Вечереет, в верхних окнах далеких пятиэтажек блестит красное солнце. Макс пропадает на минуту и возвращается с двумя лыжными палками. Как исконный владелец бывшей коляски, я требую право опробовать устройство первым. После непродолжительных переговоров Макс отдает мне палки. Я усаживаюсь на сиденье, вытянув ноги вперед, как стрелок в старинном истребителе, отталкиваюсь от асфальта, — и ещё раз, и ещё, — и мчусь вперёд. 
Мимо меня проплывают деревья, калитки, кучи песка, заросли крапивы, пятнистые кошки, водопроводная колонка, баба Нюра с ведром воды. Я успеваю заметить, как она хлопает себя свободной рукой по лбу, и слышу уже за спиной её крик: "Что же вы делаете, как так можно, на кого вы похожи?!". Зажмуриваюсь и отталкиваюсь палками с большей силой. 
Иди к чёрту, баба Нюра. Ничего ты не понимаешь.