Бобслей

16+
Все главные события моей жизни произошли благодаря одному человеку. Во-первых, я смог назвать себя мужчиной, во-вторых, избрал своим путём область естественных наук, а, в-третьих, решил посвятить жизнь бобслею. Конечно, этим человеком была она.

Правда, надо сказать, что стал мужчиной я благодаря незамысловатой лжи. Долго переступал с ноги на ногу, сомневался и мялся в тёмном подъезде. Потом решился, наконец, подрагивающим пальцем нажал на звонок и почти сразу выпалил: «Ой, Вера Юрьевна! Вы? А меня друзья на праздник позвали. Неужели ошибся?»

Нет, вообще-то не так… Я стал мужчиной ровно с того момента, как решил быть абсолютно честным. Разве может быть иначе? Дрожащим пальцем нажал на звонок, промямлил что-то невразумительное, Верочка постояла молча, усмехнулась и мягко так: «Ты не мог ошибиться так точно. Хитришь?» Что я мог ответить? Всё в моей душе сжалось и рухнуло вниз, под пятки, кажется, пробив бетонный пол перекрытий. И вот тогда я собрал в кулак всё своё мужество и, глядя ей прямо в глаза, выдохнул: «Да».

Да, я понял тогда: быть мужчиной — это смелость смотреть правде в лицо, а не то пошлое, что обычно имеют в виду. Это второе, конечно, тоже было бы неплохим подтверждением превращения юнца в мужчину, и, по правде говоря, только об этом я и думал. Но…

Когда Верочка с улыбкой приняла пакет и жестом пригласила войти, я, смело шагнув в прихожую, тут же понял, что мечтаниям осуществиться не суждено. В комнате на диване сидел он — физрук. О бобслее он знал явно больше.

Но причём тут бобслей, спросите вы? Да, долгая история. Надо объяснить.

Началось всё неожиданно. Однажды вместо заболевшей училки по физике нам прислали молодую, пышущую знаниями Веру Юрьевну. Когда мы увидели её обтекаемые формы, аэродинамичное облачение и способность отдельных частей тела противостоять гравитации, мы полюбили физику. Я сразу задумался о дополнительных занятиях. Реальность обескураживала ещё больше. Оказывается, Вера Юрьевна — знатная бобслеистка. Слово это было ещё новым, такого вида спорта почти никто не знал, буквы мягко катались под нёбом, отпечатываясь пёстрыми картинками в сознании, и застревали там навсегда. Бобслей. Бобслей. Да, бобслей… Круто… Омрачало это священное камлание только понимание того, что Вера Юрьевна у нас лишь временно. Мы молились, чтоб старая училка как можно дольше не выздоравливала. В небесной епархии, видимо, учитывают коллективные просьбы — старую зануду мы так и не увидели. Но и учиться оставалось недолго.

Физика пошла намного лучше. Я вдруг осознал, как сила противодействия уравнивает силу действия, как от сопротивления возрастает напряжение и как убывает гравитация от квадрата расстояния. Почувствовал, как любой электростатический потенциал готов прийти в движение, порождая магнетизм. Видимо, Вера Юрьевна, или Верочка, как мы её называли, нашла слова, объясняющие законы природы простым языком. Теперь я знал, что науки бывают только естественные и все остальные — противоестественные. Слушались, конечно, беспрекословно. Фигура учителя всегда занимала почётное место в наших юных умах. Когда Верочка наклонялась над моей партой, я представлял, как полированный боб несётся по блестящему лабиринту, взмывая вверх и обрушиваясь со страшной скоростью вниз, замирая на самых пиках, и, наоборот, почти заваливаясь на невообразимых виражах. Представлял себя известным спортсменом в модной обтягивающей форме. Высокий, широкие плечи, узкие бёдра, небрежно засунутый под руку шлем лишь подчёркивает стать. «Кто это на дорожке? Верочка, ты? Сто лет, сто зим… Да, вот, пошёл в большой спорт. Да, пределы физических законов — это мне по плечу. Может, потренируемся вместе? Я знаю много про трение…» Короче, я грезил бобслеем. Всё лучшее, что может дать жизнь, теперь было только в бобслее.

Учёба стремительно неслась к финальной пьянке. Прошли основные экзамены, только что сдана и физика. Сдал я неплохо, но вместо радости ощутил вдруг тревогу: неужели у меня больше нет повода увидеть её? Неужели это всё? Кто мне объяснит теперь, что такое бобслей?

— Эй, Скелетон, ты на выпускной скидываешься или нет? Заманал тянуть.

Это они мне так. Коллективным разумом мне давно было присвоено уважительное прозвище Скелетон, я не был против и даже специально акцентировал, чтоб Вера Юрьевна признала во мне родную душу по спортивному призванию. Хитрость, вроде, удалась, Верочка часто уделяла мне какое-то особо чуткое внимание. Но осознание скорой разлуки… И вот, пока ребята деловито шушукаются по углам о том, кто с кем пойдёт на выпускной и уйдёт с него, я стою, озираясь по сторонам, будто у меня украли боб перед главным заездом. Неужели всё закончилось? А ведь я ещё ни шагу в бобслее…

Тёмный подъезд, звонок, неумелая ложь, неожиданная смелость. Оп, непруха. Кажется, провал, шеф.

— О, никогда такого не было, а тут вот опять! — съязвил физрук. — Ты как снег на голову. А у нас все тут, кроме тех, кто там.

— Что это ты обострился? Парень школу закончил. Захотел — пришёл. Разве нет? — вступилась Верочка.

— Нужно задумываться над своими мыслями. И не торопиться спешить. У нас тут педагогический процесс, может. Захотел — ушёл. Разве нет? — парировал он.

— Не наглей. Ты и сам без приглашения явился.

— Ну ты же вечно временно недоступна. Я беспокоюсь.

— Почему же временно? Для тебя я всегда. Не беспокойся. А мальчика я приглашала, он же физику сдаёт. Ему поступать ещё.

Хоть я и знал, что всё иначе, эти слова я нашёл неопровержимыми. Сидел я молча и прямо, будто проглотил лыжу. Физрук напоминал капризного ребёнка, осознавшего, что не всё в мире принадлежит ему, и вёл себя нахрапи13

сто. Вдруг я понял, что его присутствие — удача. Я ведь всё равно не знал, что сказать Верочке. Даже о бобслее. А так я разрядил дискомфорт её нахождения с гостем один на один, и она явно мне рада. В стаканах появилось вино.

— Ну что? — Верочка приподняла бокал.

— За Веру Юрьевну, — поддержал физрук. — За скоропостижную радость отъезда. А ведь даже не притёрлись ещё. Но во всём важен конец. Правда, Вера?

— Нет, неправда.

— Вот, Скелетон, смотри. Всегда, когда женщина хочет сказать «да», она говорит «нет». Да, Вера?

— Нет, конечно.

— Во, видал? Что я тебе говорю?

— Слушай, умеешь ты мелочиться по-крупному… Давай останемся людьми. Что это ты тут наглеешь? — Верочка посерьёзнела.

— Да ладно, Вера, ты же знаешь…

Он не договорил. Потому что в эту секунду я стал мужчиной. Хоть процессор мой и маленько подтормаживает, в этот момент я понял жгучую правду, которая стояла за выпадами физрука: в этом помещении должен остаться только один мужчина. Это закон жизни. Пригубив вино, удивляясь собственной смелости, я спокойно произнёс:

— Не разговаривайте так с девушкой.

Его брови поднялись высоко вверх. Да, я непроизвольно назвал Верочку «девушкой», что было правдой, но он, скорее, удивился тому, что кто-то заявляет права на голос. Чуть поперхнувшись невысказанным, он тихо спросил:

— А то что?

Помедлив секунду, я через стол плеснул оставшееся вино на него. Это был ва-банк. Драться я не умел.

Он встал из-за стола, я тоже встал. Слышал, как Верочка хлопочет между нами, но не запомнил её слов. Глядя противнику в глаза, сделал шаг навстречу, отмахнул руку, хватавшую за рукав, и даже успел замахнуться. Дальше погас свет.

Конечно, свет погас только на моём пульте управления, в остальной вселенной всё было нормально. Я слышал, как Верочка кричит на физрука и гонит прочь. Хлопнула дверь. Щёлкнул замок. Я обнаружил себя сидящим на стуле. Верочка хлопотала у моего лица, прикладывая что-то ледяное. Капли текли по моим щекам, и я подумал, что можно незаметно плакать, но не стал — ведь теперь я мужчина. Этот лёд, холодные капли на лице, пшеничный запах её кожи и какая-то карусель в голове подсказали мне — это бобслей. Именно так он и должен выглядеть. Это первый шаг, посвящение. Перед моим лицом, туго обтянутые хлопком домашней рубахи, мелькали два идеальных боба, явно рвущихся наружу.

— Ты же хотела, чтоб он ушёл? Выпьем?

Честно-честно, даже резко перейдя на «ты», я попробовал быть формальным. Но уже был не в силах совладать с собой. Точно новорождённый телёнок у вымени, я воткнул своё лицо в эту тёплую ложбину и доверился природе.

Потом, лёжа рядом с ней, ощущая вкус крови на дёснах, вино на губах, соль тела и пряный запах волос, чувствуя боль ушиба и торжественную дрожь тела, непонятную сладость и разочарование, я вдруг осознал, что всё это каким-то образом связано. Боль и сладость, соль и кровь, торжество и опустошённость — всё это и есть та взрослая жизнь, в которую я только что вступил. Всё было непонятным, но смутно осознавалось, что именно так и должно быть.

— Ты это… Насчёт того, что между нами… Не забудь забыть, — шепнула Верочка.

— Конечно. Завтра.

Я смотрел на неё. Как же она оказалась юна! Или я так резко повзрослел? Как много я ещё не знаю! И сколь многого ещё предстоит не достичь... И, да, я ведь совсем ещё ничего не понимаю в бобслее!

В светлеющем проёме окна роскошные лиловые бутоны покачивались на ветвях среди пышной зелёной листвы. Надо же, сирень зацвела! А я и не заметил… Мир, кажется, уже наполнился этим томным сладостным запахом... Отдам-ка я, наверное, свой велик соседскому мальчишке. Завтра. Пусть всё это будет завтра.