Цербер

— Иленька, миленький, ну как же ты без меня! — Софья Аркадьевна причитала, хлопотала, металась между кухней и комнатами уже третий день. На кухне она варила, парила, гремела сковородками, а в холодильнике неумолимо росла гора кастрюлек, судочков и лоточков.
— Софико, я это не съем, — робко возражал Илья Петрович, но Софья Аркадьевна уже неслась в спальню: складывать носки и рубашки по дням недели, перетряхивать свой чемодан, доставать с дальней полки кашне и шапку — а вдруг похолодает, пока её нет?
— Илюшенька, я всё написала, всё оставила на столе в кухне, — и правда, на листочках аккуратным, разборчивым почерком были инструкции к стиральной машине, плите и кошке, которую Софья Аркадьевна подкармливала у подъезда. — Тебе же не сложно будет насыпать ей корм по утрам, по дороге на работу?
Наконец, погрузились в такси, и чем ближе был вокзал, тем больше нервничала Софья Аркадьевна:
— Ты обязательно, если что, если не разберёшься, звони! Еды тебе хватит, а я тоже буду звонить. Ты не переживай, я попросила Зоиньку заглядывать к тебе иногда.
И вот тут-то Илья Петрович и запереживал. Зоиньку он побаивался. Чего уж там, он её откровенно боялся. Крупная, суровая и строгая, она была педиатром и смотрела на него каждый раз с подозрением: то ли на миндалины, то ли на скарлатину. Когда Зоинька заходила на чашку чаю, Илья Петрович обычно капитулировал в кабинет.
Наконец, вокзал, поезд, нужный вагон. Илья Петрович занёс чемодан в купе, попрощались. Он вышел на перрон, нашёл её окно и просто стоял, пока поезд не тронулся. Ну, можно и домой.
***
Первый раз Зоинька явилась на разведку следующим же вечером. Илья Петрович дёрнулся от звонка домофона, аккуратно выглянул из-за шторы, скосив глаза, увидел дородную фигуру у подъезда. «Нет меня», решил он про себя, и открывать не стал. Зоинька потопталась, позвонила ещё разок, да и пошла по своим делам.
Илья Петрович вернулся в любимое кресло, уселся поудобнее и с головой погрузился в чтение. Через сорок минут раздался другой звонок — телефонный.
— Иля, а ты дома уже?
— Здравствуй, Софико! Да, и давно уже.
— А что Зоинька до тебя не дозвонилась? Она хотела зайти к тебе.
«Уже доложила», с досадой подумал Илья Петрович.
— А я и не слышал звонка, читал. Может, с домофоном что-то случилось?
— А кошку покормил?
И разговор пошёл по накатанной за много лет дорожке. Илья Петрович выслушал жену, отчитался, что ел, когда ел и сколько ел, как дошёл с работы (нет, ноги не промочил), как прошёл день (да, жена Войтковича шлёт привет), и, наконец, положил трубку.
***
На другой день была суббота, и Илья Петрович решил весь день быть сибаритом. Никуда не ходить, из халата не вылезать, постель не заправлять. В обед раздалась трель звонка — дверного. Илья Петрович как раз следовал через коридор на кухню за очередной порцией котлет, да так и замер с одной поднятой ногой. «Не шуметь! Скрипнет пол — и попадусь».
Зоинька его порядком напугала — как это она обошла домофон? Ему она казалась уже не просто строгой или суровой, а настоящим карающим ангелом: зайдёт сейчас, а у него кровать не заправлена, халат с утра не снимал, и кошка! Кошку не покормил! Илья Петрович так и стоял на одной ножке, пока не услышал размеренную поступь: Зоинька пошла вниз. Выждал для верности немного, переоделся, осторожно, вслушиваясь, спустился на первый этаж, выглянул из-за подъездной двери: путь чист. Быстро-быстро насыпал дворовой кошке корма и юркнул обратно: к котлетам, журналу и любимому креслу.
— Иля, что ещё за новости? Где ты шляешься в субботу?
— Софа, ну я же дома, кошку покормил, котлеты доел, полёт нормальный.
— Давай-ка не юли. Зоинька заходила?
— Нет, не слышал.
— Как не слышал? Где ты собакам хвосты крутишь? Она переживает, между прочим, и вообще сказала, что ты дома не ночевал.
— Софико, ну что за выдумки? Где мне ночевать, как не дома?
— Не знаю, Иля, но мне твои манёвры не нравятся. Был приличный человек, а стоило уехать на пару дней, и что?
— Что?
— Не знаю, что! Но ничего хорошего.
***
В воскресенье Зоиньке сопутствовала удача. Она выловила Илью Петровича во дворе. Он как раз возвращался домой от коллеги, к которому давно собирался заглянуть. Хотел было прошмыгнуть мимо, но Зоиньку так просто не обойти. Она ухватила его за локоть и, улыбаясь, выспрашивала: а как дела, а всё ли в порядке, а не нужна ли помощь? «Знаем мы вашу помощь», морщился про себя Илья Петрович, но отвечал вежливо, как положено. Зоинька нависала над ним, внимательно его осматривала, грозилась зайти завтра или послезавтра.
Илья Петрович угрозу принял к сведению, и уж в понедельник сделал всё как положено. Кровать заправил, посуду помыл, даже на рабочем столе попробовал навести подобие порядка. Зоинька зашла ближе к вечеру. Отпираться и прятаться было бессмысленно, и целых полчаса Илья Петрович поил её чаем, потел, мямлил и считал минуты.
Вскоре позвонила Софа, поздоровалась нарочито строго.
— Иля, скажи мне как порядочный муж: у тебя баба?
Илья Петрович не нашёлся, что ответить, промычал в трубку вопросительно.
— Зоинька сказала, бабу ты привёл в дом. Больно чисто у тебя. Посуда помыта. Постель заправлена. У женщин на такие дела глаз острый, так что сознавайся!
Тут актёрские таланты Софье Петровне изменили, и она захихикала в трубку. Теперь уже Илья Петрович возмутился:
— Это ты приставила ко мне этого цербера! Шагу шагнуть не даёт, смотрит, осуждает, даже дворовая кошка её боится! Это казнь египетская, а не женщина!
— Иля, не драматизируй! — чем больше гневался Илья Петрович, тем больше веселилась Софья Аркадьевна, — Она ведь просто хочет помочь!
— Отзови её, Софа! Я устал от неё прятаться!
Зоинька больше не заходила. Наверно, была занята. В четверг Илья Петрович привёз Софью Аркадьевну с вокзала. Открыл перед ней дверь, занёс чемоданы в дом, пошёл ставить чайник, и только тут понял, что супруга почему-то замолчала.
— Иля, что тут было? — Софья Аркадьевна растерянно стояла посреди спальни, перед заправленной кроватью, на пропылесосенном ковре, у комода, с которого ещё утром Илья Петрович аккуратно вытер пыль, — Почему тут такой порядок?
— Я бабу приводил, — невозмутимо ответил Илья Петрович и вернулся на кухню, где на плите стояла специально невымытая сковорода с аккуратной стопкой грязных тарелок в ней.