Две стороны мозаики
Всякая приличная мозаика состоит из разноцветных фрагментов ― смальты ли, стекла, яшмы или еще чего. Перед тем, как кусочек займет свое место в узоре, автор долго вертит его в руках, прищурив один глаз — разглядывает игру света на гранях. Обнюхивает, пробует на вкус, примеряет к ожерелью сидящей рядом девицы — а ну как подойдет? И вот, когда все фрагменты заняли положенные им места, автор смотрит на мозаику и вместе с радостью испытывает легкую тоску. Он понимает, что не так-то просто теперь вычленить взором каждый кусочек из общей картины. Терпкий вкус смальты и яхонтовые искорки сохранятся лишь в его памяти. А еще автор понимает, что кое-чего ему никогда не узнать о своей мозаике, один вопрос навеки останется открытым: как выглядит ее обратная сторона?
ЛИЦЕВАЯ СТОРОНА
***
Зимним вечером две тысячи пятнадцатого года я поднимался, скрипя ботинками и коленями, по улице Тимирязева, вдоль Смоленской крепостной стены, и решил стать писателем. Сразу после этого проезжавший мимо грузовик с гнилыми бревнами окатил меня с ног до головы холодной скользкой слякотью, так что момент принятия столь важного решения не мог не запомниться.
***
Когда совсем стемнело и в кофейне зажгли тусклые старомодные лампочки, девушка за столиком чертежника встала и громко отодвинула стул. Она попрощалась с ним и обняла так, что я понял: между ними ничего нет и никогда не будет.
***
И как может человек в здравом рассудке выносить Готлиба больше пяти минут, а уж тем более водиться с ним? Я тут же мысленно одергиваю себя: тем не менее, дружище, прямо сейчас ты шагаешь с Готлибом по Парковому бульвару; более того, пять минут назад ты собственноручно свернул для него сигарету. У него ведь табака никогда не бывает, по крайней мере, если верить на слово этой холеной морде.
***
В повседневной речи Больцмана преобладали выражения, вроде: «Позволю себе заметить, что...», «Хотелось бы напомнить, что...», «Гм! А это мысль!» (при этом он воздевал глаза к небу и поднимал палец), даже если речь шла о нечищенных ботинках преподавателя по пению. Каждый, кто проводил в его обществе хотя бы полчаса, начинал подозревать, что Больцмана давным-давно похитили розенкрейцеры или инопланетяне, а вместо него подсунули плохо сработанную подделку.
***
На людей, постоянно читающих книги и при этом не испытывающих в жизни особенных трудностей, я смотрел с опаской. Я поверить не мог: как это они не ощущают себя ничтожными крупицами, измолотыми в жерновах вечности?
***
— Вы автор сценария?
— Ну, я. ― Лиза затянулась горьким вишневым дымом, сдерживая позывы кашля. Она потупила глаза и поправила волосы: деятелю искусства приличествует скромность.
***
Теперь он извергал громы и молнии, черные глаза бешено метались от одного слушателя к другому, в какой-то момент он начинал стучать кулаком по кафедре или раскачивать ее из стороны в сторону, словно руль каравеллы, а его металлический голос чеканил слова с такой мощностью, что, казалось, они способны пробить заднюю стенку аудитории. Я в жизни не мог бы представить себе такой ярости на докладе по теоретической педагогике.
***
Он проснулся, по обыкновению, с рассветом. Высвободил левую руку из-под сопящей жены, сел, принялся натягивать носки. В дыру на пятке можно было просунуть еще одну ногу, но в сорок восемь лет ношение дырявых носков ― сознательный выбор. Одевшись, он прошлепал на кухню, где гул холодильника отмерял время, а в лоне старого утра жужжали новые мухи.
***
Я слонялся по коридору около часа, занимая себя трактатами Аристотеля, которые в духоте ртутных ламп с трудом пролезали в сознание, словно куски хлеба в сухое горло ранним утром.
ОБРАТНАЯ СТОРОНА
***
Быть может, моя личность растворялась в тексте, а тело в это время делало что ему вздумается. Кто может подтвердить, что оно не отошло поболтать с той девчонкой?
***
Вы ничего не понимаете в жизни, если вам не приходилось лететь с горы на ржавом легком велосипеде марки «Спенсер 29», жуя две жвачки ― со вкусом вишни и еще непонятно чего ― и одновременно думая, куда свернуть после того, как спуск закончится, потому что тормоза отвалились еще полгода назад, слева медленно ползет лесовоз, разбрасываясь комьями земли из-под колес, а справа до самого неба высится девятиэтажка, серая, бетонная и весьма твердая на ощупь, особенно если влететь в нее на всей скорости.
***
Рассказывают, что отцы-инквизиторы в Испании преуспели в изыскании колдунов и отправляют на костер даже ученых мужей. Те им, мол, говорят: «Помилуйте, святые отцы! Не колдовство у нас, а геометрия!». А отцы только этого и ждали: «Поскольку, как вы сами только что изволили сообщить, о различиях меж благородной наукой и гнусной ворожбой вы осведомлены, мы с отцом Томазо можем заключить, что как первым, так и вторым вы овладели с равным совершенством. Поджигайте, отец Томазо».
***
Оставалось решить самый важный вопрос ― где писать. Да, я, конечно, уже слышал о том, как Керуак писал свою «В дороге» на сплошной ленте бумаги или чего-то подобного. По фантастическому совпадению, у меня даже имелся рулон обоев под кроватью.
***
Трамвай колесит по единственному в городе кольцу, соединяющему школу, зеленый пруд, кособокую колокольню из ветхих кирпичей, больницу с двумя пациентами, один из которых ― дедушка Томаш ― живет там уже второй год, симулируя чахотку, с тех пор, как сваи его собственного дома подточили жуки.
***
Прежде всего он завел привычку смотреть на часы через зеркало. Когда он заходил в комнату с очередной чашкой кофе, обратный ход времени в зеркале привлекал внимание в первую очередь. Тогда он проделывал в уме небольшое упражнение, имевшее своей целью вернуть его в мир, где дождевые капли падают с листьев каштана на мокрые тротуары, а в текстах Битлз нет никаких скрытых смыслов.
***
Я невольно стал прищелкивать пальцами на ходу, а вслед за мною ― цикады и сверчки, вереск и каменные глыбы, деревья, звери и птицы небесные, рыбы, Левиафан, лунные блики на камнях, сама Луна со всеми созвездиями ― все слилось в гулком хрустальном звоне.
Источник иллюстрации здесь.
