В старом-старом парке

(Из цикла «Темные аллеи Кёнигсберга»)

Впервые Катя встретилась с ними в старом парке, полудиком и неопрятном. Поздняя осень доживала последние дни. Кривые дорожки, усыпанные золотыми червонцами листвы, пьяно петляли у нее под ногами и уходили в мокрую пожухлую траву. Моросило. Парк казался пустынным и безлюдным. Где-то далеко гудел и чихал город, а здесь — божья благодать: сырая, тихая и умиротворяющая.
Наверное поэтому, когда увидела двигающуюся навстречу пару, она испытала некое раздражение, а где-то и укол ревности. Парк она уже считала своим, пусть хотя бы в этот дождливый день.
— Guten Tag, — пропели два голоса.
Катя удивленно посмотрела на поравнявшихся с ней людей. Мужчина лет шестидесяти, солидной наружности, в длинном драповом пальто и фетровой шляпе, держал под руку низенькую и пухленькую даму. У неё было немолодое, но очень приятное лицо, белые платиновые волосы зачёсаны в аккуратный узел и покрыты маленькой бархатной шляпкой.
— Guten Tag, — выпалила Катя, и улыбнулась. Все-таки вежливый народ эти иностранцы.
Мужчина приподнял шляпу, отвесил Кате легкий поклон, и приятная пара степенно проследовала дальше.
«Какие забавные, — подумала девушка, — и что эти немцы здесь забыли?.. Чудаки».
В приморском городе, в котором жила Катя, туристов было много, особенно летом. Их было легко вычислить, даже не по огромным камерам наперевес и белым шортам, а по выражению вселенского счастья на лице. Такое выражение бывает у детей, когда те попадают в кондитерский отдел или цирк. Почему- то соотечественники в ежедневной борьбе за хлеб насущный выглядят куда мрачней…
— Martha, Martha warte Mal! — голос был высокий и тонкий.
Катя вздрогнула и оглянулась. Навстречу бежала девочка лет семи. Золотистые кудряшки развевались на бегу, а выражение лица было серьезным и сосредоточенным. Пышное бледно -голубое платье со множеством оборок и белые панталончики делали её похожей на фарфоровую саксонскую куклу.
Следом бежал мальчик, такой же златовласый и кудрявый, но помладше. Было видно, что он совсем не горит желанием преследовать сестру.
— Martha, warte mal! — канючил он, и казалось, что вот-вот расплачется. Девочка резко остановилась, что-то прокричала своему брату и скрылась в темноте аллеи.
Мальчик недоверчиво посмотрел на Катю.
— Wo ist deine Mutter? — спросила она с улыбкой и инстинктивно протянула руку, чтобы погладить его вихрастый чубчик. Мальчик отскочил. В его глазах Катя увидела… нет, не страх, а неодобрение. Он нахмурился, надул губы и стал похож на рассерженного гнома.
— Adam не любит, когда к нему прикасаются, — услышала Катя. Чуть поодаль она увидела старика с метлой, который неспешно собирал опавшие листья в кучу.
Сложно сказать, сколько ему было лет. Косматые брови низко нависали над глазами, белые с желтыми подпалинами усы имели грустный вид, но держался он прямо и с достоинством.
— Я не хотела его обидеть, — виновато сказала Катя, — я просто хотела узнать, где их мама?
— Она здесь, они все здесь, — пространно сказал старик спокойным голосом, — их мать, Ирма, не любит гулять по центральным аллеям, слишком людно. Старик посмотрел на Катю.
— Она была актрисой в местном театре, — продолжал он, — а потом, когда вышла замуж за барона Грандштампа, ей пришлось оставить сцену. Но барон не сделал фрау Ирму счастливой, — сказал старик, помолчав, — когда их дети утонули, она не смогла это пережить.
Он грустно улыбнулся и неспешным движением отряхнул свою метлу от листьев.
— Вы хорошо их знаете? — спросила Катя в замешательстве. Она посмотрела в сторону, куда убежали дети, но их уже было не видно.
— Да, мы давно знакомы, очень давно, — кивнул старик.
— Обычно в такие пасмурные дни любят гулять и доктор Шульц с женой, —добавил он. — Долгое время они жили в Вене. Шульц работал в одной клинике с Зигмундом Фрейдом, а потом ему предложили возглавить кафедру в медицинском университете в Кёнигсберге, так он здесь и остался.
— Это который в фетровой шляпе? — спросила Катя. Старик кивнул; его метла зашуршала с новой силой, и каштаны глухо покатились в разные стороны.
— Вы, наверное, что-то путаете, — не выдержала Катя. — Если доктор работал с Фрейдом, сколько же ему должно быть лет? Этого не может быть!
Старик улыбнулся.
— Сколько лет, говоришь? — переспросил он. — Иди сюда, — он подошёл к старой трухлявой иве, под которой лежала куча листьев.
— Странный какой, — подумала Катя. — может, уже не в своём уме? Когда она подошла поближе, старик разбросал метлой листья в разные стороны. Под ними оказался осколок какой-то совсем чёрной плиты, сильно потрескавшейся от времени.
Буквы почти стёрлись, разобрать витиеватую надпись было трудно.
«Alfred Frederick Shults», — прочитала девушка, — «1846-1934».
— Так он... — Катя запнулась.
— Они все здесь, — спокойно сказал старик. — Когда-то здесь было старое немецкое кладбище, но после войны все плиты и памятники пошли на нужды города, а здесь разбили парк...
— А, почему они… — Катя запнулась, – почему они не уходят?
— А куда они пойдут? — почти проворчал старик. — Здесь их земля, их дома, их предки, да и ко мне они привыкли. У меня ведь, кроме них, больше и нет никого…
Старик замолчал, и долго смотрел на черные и такие же старые, как он сам, липы.

Источник фото: look.com.ua

Автор: 
Беляева Светлана
Дата публикации: 
Вторник, марта 6, 2018