Лунное затмение
Когда мне было лет тринадцать, то в художественной школе я увидал плакат «Освоим Луну в 2000 году!». Я сразу посчитал в уме, сколько мне будет в 2000 году: выходило 20 лет! Я представил себя почему-то бородатым, причём сильно бородатым, и ещё на мне были усы, и вообще я выглядел очень брутальным через семь лет, и даже показалось, что в принципе жизнь прожита. К 2000 году я, как минимум, должен был очень повзрослеть и стать мужчиной.
В 13 лет еще не совсем понятно, кто это, но явно нужно наличие бороды и усов. Это потом я узнаю, что ребенком ты можешь быть когда угодно и при любых обстоятельствах. И взрослым, кстати, тоже. Только нужно найти в голове перемычку, и когда ты научишься ею управлять, тогда ― норм, если нет ― пиши пропало!
И вот, после 20-ти мне казалось, что и жить-то не зачем, когда у тебя есть усы и борода. Но! Но в 13 лет еще ничего не знаешь про женщин, а именно с женщинами-то всё и начинается! Первое, что узнаешь, что они коварны! Второе, что они говорят не то, что думают; третье ― они слишком материальны, и четвертое ― не все из них способны на любовь.
Луна на том плакате художника была освоена плохо. Художнику не хватило воображения, и он просто, прямо посреди кратеров, а если быть точным, посреди Моря Дождей, воткнул советский моноколор и был таков.
По-настоящему освоенная Луна рисовалась у меня как входы и выходы; собственно, кратеры ― это и были входы и выходы, только внутри кипела какая-то жизнь. В воображении рисовались шахтеры-роботы с механическими органами, которые добывают очень хитрый уголь, он горит вечно и не тухнет даже под дождем. А ещё лестница и трубы, которые почему-то привязаны к земной оси, и по ним идёт распределение волшебного угля во все страны…
Незаметно приближался и нарастал 2000-ый год, и встретил я его, естественно, не на Луне, но очень близко с углем, ближе некуда. Бороды и усов у меня не было, зато рядом с общагой, в школе напротив, меня ждала кочегарка, ночь через два. Уголь тоже оказался не волшебным, каждые полчаса надо было вытаскивать из трех топок шлак и загружать новую порцию, лопат по пятнадцать в каждую. Ещё этот уголь здорово пылил и залетал во все отверстия. Особенно долго приходилось откашливать его на снег после душа по утрам.
Так вот, в мою смену постучался однажды в каморку, в подвал, некто из снежного сугроба. В 90-х кочегарка ― место культовое. То бомж-небомж переночевать, то кто-то подбитый с ранением отмывается, то просто мужик с водкой зайдет, моряк дальнего плавания, то студенты опоздали ― общагу закрыли. Калейдоскоп! Личности! Истории!
Все выпуклые, кого ни возьми. Но в этот раз был парень, ровесник на вид, но какой-то взрослый. Попросился остаться, отсидеться, говорит: «надо».
В каморке у нас два топчана, квадратный стол из дсп, батарея на шесть секций и лампочка Ильича на длинной проволоке вьется, как лоза под потолком. Сели, он молчит, потом достаёт водку ― дорогую, финскую. «Будешь?» ― спрашивает. Я достал два стакана, выпили, ушёл топить. Когда вернулся, водка уже была допита, и он сидел так же молча, только мне показалось: тикали какие-то механические часы. Он заметил, что я прислушиваюсь.
― Это сердце у меня. Мне заменили клапан на механический. В Питере, лет пять назад, в качестве эксперимента.
Снова молчим, я в полудреме прислушиваюсь. Потом он начинает говорить, как будто сам с собой.
Работает он на острове сторожем, там строят Кафедральный собор, восстанавливают. И вот с казино-баржи (она долго стояла у сегодняшнего Музея Мирового океана) лысые ребята, приезжие с Урала, пришли погулять на остров, бандиты. Водка ― рекой, все навеселе. Зашли к нему в сторожку. Спартак звали его. Пили-пили, и вдруг один говорит: «Пошли, надо поговорить», и вышел, а Спартак этот не промах оказался, взял кирпич из кладки.
(«Вижу, говорит, не справиться с ним, не совладать так просто») ― и сзади того прям по голове кирпичом, раааз! ― и готово.
Вернулся целый, с теми дальше продолжать.
Через минут десять и тот подошел, весь в крови, но смеется. И все вдруг пожали руки Спартаку: мол, молодец, не сдрейфил! ― и тот тоже пожал, которого кирпичом. Так и разошлись, даже денег дали.
Потом кто-то позже вернулся и бил в дверь, но Спартак уже никому не открывал.
Теперь он сидел и допивал водку, прямо передо мной.
Ещё через время он читал стихи, написанные на листках школьной тетради; они были чуднЫе, и оказалось, что написал их он сам. Помню название одного: «Озёрная проповедь».
Несколько раз после того мы виделись. Но жил он ещё года три; сердце встало, волшебный механизм дал сбой. И не было понятно, удачным был тот врачебный эксперимент или нет. На похоронах, говорили знакомые, когда гроб опускали в землю, при ударе как будто ожил-затикал тот самый механизм, утробно, не часто. Так и кидали землю сверху. Мерзлую, февральскую грязь.
…В кочегарке я проработал тогда всю зиму, в школе №2 на улице Гагарина, да и сейчас, если вы пройдете за школу, то увидите горку угля и шлака да сизый дым из окна подвала. Я уверен, что там ничего не изменилось. И Луну мы все ещё не освоили и не нашли волшебного камня-угля.
И механизмы ― всё так же, не работают долго.
Иллюстрация: Гюстав Доре. Путешествие на Луну.
