Ржавый воздух
Все механизмы работают исправно. Открываются толстые двери, я опять выхожу на поверхность. Сначала сквозь защитную прозрачную оболочку на глазах я осматриваю рыжее, мутное пространство вокруг. Здесь пока ещё темно, так что, как обычно, сориентироваться помогают осветительные приборы на плечах, реагирующие на движение шеи (они смотрят туда же, куда и я). Рваные мелкие обломки начинают попадаться под ногами после первых двух шагов от платформы.
— Оглянуться надо, — говорю я сам себе и, повернувшись, смотрю на закрывающуюся дверь в цельном металлическом строении пирамидальной формы, — листы обшивки в двух местах выворачиваются, видны шестерёнки, надо будет сообщить.
Я говорю всё это вслух, потому что в последние несколько лет у меня что-то происходит с памятью, и запомнить что-то удаётся, только произнеся самому себе.
Несколько минут я стою, глядя на свои руки, облачённые в защитный костюм. На них оседает ржавчина, которая, как мгла ядовитого цвета, сожрала всё живое и неживое на поверхности. Я прикасаюсь пальцем к ладони, провожу короткую линию. А потом удаётся вспомнить, с какой целью была моя вылазка.
— До рассвета десять минут, посмотрю на дерево.
Крошево из обглоданного временем металла, мелкого мусора и костей хрустит, грозясь воткнуться в подошву, приходится ступать осторожно. Остановившись на полпути к дереву, я наклоняю голову и свои фонарики вниз, чтоб взглянуть на землю. Она сухая, мертвенно-жёлтая. Я вспоминаю, что в детстве видел её другой.
Я живу с остальными внизу, нас немного. Время наверху словно застыло, заржавело. Когда я начал терять память, приучил себя подниматься раз в месяц и глядеть. Несмотря на груды мусора, пустыри, обломки и ржавый воздух, здесь есть хотя бы две вещи, которые стоят того, чтоб к ним возвращаться.
— Дерево, не забыть.
Оно стоит в трёх минутах ходьбы. Дерево похоже на скелет: рыжий от слоя ржавчины ствол, абсолютно сухой, несколько веток, верх сломан. На одной ветке висят две круглые рождественские игрушки. Я прикасаюсь к одной из них своей правой рукой, пальцами в грязной перчатке. На миг мои губы начинают, как всегда, дрожать и выгибаться в ломаной улыбке.
— Это смешно.
Я вспоминаю детство и нынешнее время. Всё не так. Дерево мёртвое, игрушка похожа на яблоко, но не яблоко, и даже моя правая рука — это не рука, а протез с подвижными пальцами.
Я продолжаю стоять, но вдруг начинаю замечать что-то вдалеке на горизонте.
— Солнце.
Я делаю несколько шагов на восток. Солнце помогает удержать в памяти самые важные фрагменты, которые начинают проступать сквозь мою личную мглу в черепе, как драгоценные самородки.
Я вспоминаю, как мир был другим, как небо было синим, как всем людям веками хватало под ним места. Им хватало и земли, и еды, и воды, и воздуха. Но иногда они об этом забывали, желая того, чем не обладают, или того, что было не у каждого. Однажды во главе людей встали такие, решимость, порочность... а может, даже глупость которых положила начало войне. Мне не довелось воевать, всё случилось, когда мне было пять лет. Говорят, мы победили. Кого? Зачем? Уже не помню. А воздух стал ржавым.
Я перебираю эти мысли и смотрю на поднимающееся солнце. Рыжая мгла везде, но светило всё равно пробивается сквозь неё. Я буду стоять ещё какое-то время. Кислорода в баллоне пока хватает, респиратор и костюм проверены и головных болей ещё нет.
— Единственное, что не изменилось... — говорю я вслух, — солнце. Оно встаёт каждый день, и будет вставать, — кривая улыбка ползёт по лицу, — вот только... не для нас.
