Полог

Сегодня в классе прохладнее, чем обычно ― экономят, не хотят включать отопление раньше времени. Да и зачем? Мы ведь согреваемся и отвлекаемся от холода, пока играем, а замерзают те, кто задолбался учиться и не сосредотачивается на этюде. Как же меня раздражают такие ученики, притащенные за руку мамой в эту тюрьму высокого искусства. Освобождаются после пяти-семи лет с корками, кто поистеричнее ― уходит раньше.
Ууу, холодрыга!
― Артём, доставай инструмент, пожалуйста.
Я повинуюсь. Я так долго ждал от неё этой фразы, что вскакиваю со стула, как щенок, которому кинули мячик ― лови, малыш!
Лодырь с торчащей из штанов рубашкой плетётся вон, я подгоняю его, как могу: кидаю на стол свой дневник, раскладываю по пюпитру ноты, поднимаю подставку для правой ноги, сажусь на ещё тёпленький стул. И достаю, наконец, мою красавицу.
В зелёном бархате она меняет оттенок: с медового на цвет тёмного янтарного пива. Она ещё пахнет моей утренней разминкой на кухне ― сырниками, родным лакированным деревом, канифолью для смычка, который я прячу в маленьком боковом кармане, лавандой, маслом которой моя сестра иногда обрабатывает чехол. Она ещё тёплая, хотя я долго нёс её по улице, сквозь проливной дождь.
Пока все дети мечтали о Бузинной палочке, или хотя бы копии палочки Гарри Поттера, я искренне не понимал их. Тёмный, как горячий шоколад, смычок с белоснежным конским волосом казался мне волшебным сам по себе, таким крепким, звучно рассекающим воздух. А когда я ещё и начинал играть…
― Ты разыгрался дома, да? И зачем я спрашиваю ― ты всегда приходишь разыгравшимся… Хорошо, давай начнём с Экосеза сегодня.
Мы начинаем. Моя примадонна всегда точна и нетороплива ― да, она может исполнить любую мелодию, если её хорошо попросить, но вся глубина её тембра раскрывается в неторопливости. Это моя мудрая наставница, чей уверенный низкий медленный голос приводит мои хаотичные мысли в подобие структуры. Она поёт в моё сознание, избавляя от остатков неуверенности.
Рука ― продолжение смычка. Не мы играем на ней, она играет нами, как профессиональная кокетка.
― Ты всё быстрее учишь произведения наизусть, надо же… Даже не знаю... Может, усложнить тебе программу? А, ты говорил, что хочешь сыграть что-то своё, да? Если хочешь, можешь попробовать сейчас ― я с удовольствием послушаю. Без нот? Ладно, если они тебе не нужны, то играй, конечно…
***
...Я переваривал много жанров. Я выбирал ― что тронет меня? Что-то такое, что спела бы моя муза без утомительного поскрипывания струн. Как странник в пустыне, я гонялся за оазисами: новые и новые жанры, казалось, откроют мне, наконец, ту завесу, которую я почти ощущаю своими костлявыми руками: она тоже бархатная, но мерцающе-чёрная, и статичная. Вот я беру её и приподнимаю ― ничего нет там, пустота. Фейерверки красивых звуков, после которых дым.
Альтернативные, старинные, на электронном или классическом инструменте ― я всё дальше брёл по Великой Китайской стене жанров, а путь мне освещали фейерверки мелодий. С отчаянием я думал: неужели красота ― это пустой манекен? Эталон, внутри которого воздух? Быть не может! Я ведь слышу, как музыка переливается красками! По крайней мере, я слышу, как способен на это, прошу прощения, мой инструмент.
В конце концов, я, скорее от отчаяния, одним сырым вечером записал примитивную мелодию, просто посмотреть, как ноты будут играть на бумаге из-под руки. Посмотрев на мелодийный «скелет», я рискнул, добавил кое-какие штрихи, поменял ритм и аккорды. Получилось нечто отвратительное, я даже не смог доиграть до конца первой строки из четырёх; прима взвывала от ужаса в моих руках.
...Я продолжал бродить по пустыне, но теперь, вместо следов на песке, я разбрасывал исписанные нотные тетради. Если существует ад, то там сплошная какофония, на каждом новом кругу всё больше. Или, возможно, там играют эти самые лентяи и лодыри в торчащих рубашках.
Никогда раньше я не понимал той конкуренции, которую приписывали Моцарту и Сальери, пока то самое, что называется «вдохновение», не сошло и до меня: это не легкость и ясность мыслей, это не внезапный золотистый свет, ореолом освещающий твоё (под?)сознание. Это выход-из-тела-вон был для меня, когда голова только успевает ловить саму мысль, что что-то рождается, а действует рука, строчащая идею чьего-то шёпота на незнакомом языке. Так я написал своё первое «нечто»: не было ему ни определения, ни названия, поэтому оно так и осталось «Мелодией».
Она пела послушно и покорно, как якобы прирученная кошка. Но все трое мы понимали: это технически ужасно неудобная мелодия, пальцы буквально застревают в струнах. Перепись особого прогресса не дала. Оставалось только пыхтеть и растягивать пальцы, тренироваться снова, ещё, ещё раз, пока я научился хотя бы уверенно зажимать струну.
Это помогло, но не продвинуло меня дальше. Я продолжал исписывать тетради, я попутно довёл изображение нот, знаков и ключей до идеала, чем привлёк интерес преподавателей; но шёл-то я не за этим!
На очередном уроке ансамбля, пока я раскладывал вещи, мимолётом взглянув на соседские, у меня, наконец-то, щёлкнуло, да так, что я сбежал с урока в пустой класс. Я смотрел и думал: вот сейчас придут ребята и всё будет точно так же, как недели назад! Один будет спотыкаться на одном и том же месте, потому что ему эта музыкалка, как корове седло, вторая будет на него постоянно отвлекаться и тоже косячить, две девчонки будут слаженно держать ритм, как роботы, а я… Я. Я ведь не сыграю без них всех...
***
...― Теперь вы, ― я киваю преподавателю на её инструмент, старушку времён СССР, но шикарно звучащую, ― вот ноты, вступайте со второго такта, я подписал.
Моя преподавательница едва успевает поймать скатывающиеся очки. Берёт инструмент окаменевшими руками и садится рядом со мной. К слову сказать, я ещё не исполнял это произведение так, как оно задумано.
Мы играем вместе. Мои костлявые и посиневшие пальцы не чувствуют холода. В какой-то момент я рискую и закрываю глаза, хотя редко это делаю. И я вновь чувствую, будто покидаю тело; оно движется само не по моим наставлениям, я лишь наблюдатель. Я слышу, как в кабинет заглядывает холодное осеннее солнце. Я чувствую, как по моей коже скользит музыка, как стаккато едва касается моих костяшек, а легато причёсывает волосы.
Странно это, поднять мерцающе-чёрный занавес своими руками, а удерживать ― с помощью других. Найти наконец гармонию и дать ей жизнь, приложив чужие руки.
Так странно, так красиво.

Автор: 
Хатько Антонина
Дата публикации: 
Пятница, декабря 1, 2017