Девятый Аркан: готическая история

Как прожил он свою жизнь? Просто. Пусто. Одиноко. Каждый день и в снег, и в дождь, и при ясном свете выполнял он свою невеселую работу: укутывал, как одеялом, грудами сырой земли то, что некогда было человеками. Каждый вечер он обходил свои тихие владения, освещая лампой имена человеков, которые уже не произнесут живые уста, а потом приходил, пустой, в такую же пустую свою темную лачугу; ужинал хлебом, сыром и дешевым вином. Сны не приходили к нему. Никогда. Все дни его и ночи были сплошной туманной пеленой. Днем надо уложить тех, кто уснул, вечером осветить их путь. 
Когда чума пришла в город, работы у могильщика стало так много, что закровоточили окаменевшие мозоли. Он не понимал, почему темная царица не забирает его? Под ее косу ложатся живые человеки, которым есть чему радоваться, и есть для чего жить! Так думал он, хотя давно разучился жалеть тех, кого укутывал в землю. Если жалеть каждого, чей час пришел, особенно молодых, сердце может остановиться и дыхание станет ледяным. Люди говорили о нем, что он родился старым. А ему было все равно, что говорят эти люди. Завтра, может статься, он укроет и их земляным одеялом и оставит горящую лампу на их могиле. 
Сам про себя он помнил легкий сон, почти позабытый, как материнская рука касается его головы, как от этого прикосновения становится тепло и легко. Он часто молился матери, образ которой стал почти размытым и потому представлял ее в виде Девы Марии. В Бога не верил. Просто жил в тупой серости каждого дня и не смотрел на небо. Земля – вот что было его миром. Он знал, что есть только одно: холодная безвозвратная колыбель и земляное одеяло, которым к своему сроку укроется каждый. 
Однажды дождливым вечером он вернулся в свою лачугу, просушил одежду, выпил вина и хотел забыться, упасть в черную пропасть сна, но неясное чувство тревоги заныло, как больное колено в плохую погоду. Он выпил еще. Тревога не унималась. Она звала из дома, за дверь, где он и оказался. Освещая темноту мокрой ночи дрожащим пламенем в лампе, он подумал, что завтра будет нелегко копать землю, отяжелевшую от воды. 
И тут он услышал…. Словно мяукал какой-то котенок. Чувство острой тревоги толкнуло его в живот, и вот, из густого мрака свет лампы выхватил чье-то надгробие, а на нем отчаянно пищащий кулечек. Он схватил этот мокрый комок, в три прыжка достиг своей лачуги и с удивлением обнаружил, что его сердце колотится, как колотятся об землю копыта коня, вырвавшегося из пасти волка. Под этот бешенных ход крови в жилах он развернув тряпье и… обнаружил девочку. Мокрую. Розовую. Совсем маленькую. От страха, холода и голода крошечное существо не унималось. Растерянность (как это живое чудо могло оказаться среди его мертвого мира?), а потом и страх (чем же кормить ее?) накинулись на него. Он попробовал дать ей вина, согреть у огня. Девочка затихла. Наутро он закутал ее в свою старую рубаху, положил в корзину, корзину водрузил себе на плечи и пошел искать для нее молоко. 
…Как он прожил свою жизнь? Он освещал сумрак вечеров ламповым светом, когда звал её домой, заигравшуюся среди могил. В её детском мире смерть была ненастоящей: никто не уходил навсегда, а только «ложился спать до поры, до времени». Он увидел, как может причудливо играть солнечный свет в витражах склепов, и даже страдальческое лицо бога на крестах не казалось ему таким безнадежным.
Каждый вечер теперь ему казался уютным в пламени очага, когда уже повзрослевшая девочка наливала ему жидкую похлебку в миску. И, выходя вечером на обход, он произносил имена «спящих», желая им легкой дороги во снах. Без света его лампы, он был уверен, души спящих просто заплутают во мраке и не обретут покоя в склепах, под лучами играющего в витражах солнца. Теперь он знал их всех по именам, он произносил их имена как молитву. Теперь он знал, что за черным провалом существует ясный свет его лампы. И люди потянулись к нему за утешением. Каждому, и живым и мертвым, он освещал дорогу. 
А когда пришел его час, мягкая теплая рука легла на его голову. И стало ему так хорошо и тепло, что показалось, как свет в лампе, расстилавшийся мёдом по всей бедной лачуге, осветил каждый её угол, разогнал тьму и охватил золотой спокойной радостью сердце старого могильщика. Он вновь увидел лицо своей матери, которая баюкает его на руках. И он мирно уснул.