Октав

Пабло Пикассо. Скрипка. 1912 год

Поезд уже стоит на перроне. С шипением открываются двери вагонов, пассажиры входят внутрь. Гай пока остаётся чуть в стороне. Момент, когда вокруг кипит вокзальная суматоха, прокатываются волны говора и смеха, отбивают ритм шагов десятки спешащих ног — его любимый. Песнь предчувствия, обещания, разлуки, встречи. Мелодия, что звучит в нём сейчас — нежное sotto voce с тонким хрустальным перекатом. Так звучит ожидание встречи с детством. Гай соскучился. Настолько сильно соскучился, что решил ещё раз проделать хорошо знакомый путь, провести ночь в купе, чтобы наутро оказаться в городе, где он вырос. 
Решено! Гай пересёк уже пустеющий, притихший перрон и вошёл в вагон. Когда он оказался в купе, поезд мягко качнулся, и колёса начали отбивать свой двухтактный ритм. В Академии на уроках ритмического учения профессор рассказывал, что вагоны давно уже устроены так, что их колёса не стучат. Стук этот — запись и вибрация. Они служат дорожной колыбельной пассажирам, успокаивают, усыпляют. Пробовали убирать колёсный перестук, и тут же число происшествий в пути увеличилось. Гай запомнил ту лекцию. Позже он использовал двухтактные напевы древних поездов. Как-то его пригласили составить и записать аудиальное сопровождение программы психокоррекции для забывших Суть. Там-то и пригодилась колыбельная. Отклики на ту его работу были самые положительные. Гай Октав ею гордился.
Он откинулся в кресле, и спинка сама опустилась, а свет в купе стал приглушённым. Прикрыв глаза, Гай вслушивался в мерный перестук. Вскоре, как обычно, он начал видеть ритм. Линии и всплески становились ярче, обретали цвет и объём, оживали, и вот уже вместо стука колёс Гай начал слышать нежную симфонию и уплывать, постепенно уплывать за ней.
***
Утро оказалось нежным, чистым, с мягким солнечным светом на густой листве, но и с обещанием жары, настоящего зноя. Именно таким Гай помнил июнь в городе своего детства. Он приник к окну, пока поезд неспешно въезжал в жилые районы, подкрадывался к вокзалу. Как много вспоминается!
Когда Гай только прошёл Выявление Сути и отправился в Академию, он бывал в родном городе часто, каждые каникулы. Получив второе имя, став Октавом, он всё ещё старался приезжать каждый год. Когда не стало поводов сюда возвращаться, Гай почувствовал облегчение. Он весь был — своя Суть. Направляемый Сутью, он плыл на архипелаг посреди океана, чтобы слышать ритм волн, рождающихся над бездной. Карабкался на скалы и летел с них вниз с лёгким крылом, чтобы узнать, как поёт ветер. Приходил к огромным доменным печам, чтобы напитаться их гулом. Суть вела его, как и его Старших. Чтобы сделать достойный вклад, он не должен был отвлекаться на праздные поездки. Но теперь было ощущение, что Суть ведёт его именно сюда.
Когда-то Гай жил недалеко от вокзала, всего в паре кварталов вверх по улице. Он пересёк небольшую привокзальную площадь, ступил на тенистый, обсаженный липами тротуар, и замер, остановившись на его краю. Деревья цвели. Запах сладкий, медовый, золотистый. Так пах чай, который заваривала бабушка. Аромат настолько густой, что Гай покатал его на языке, вдохнул его так, будто выпил, и в этом вдохе зазвучали ноты.
Пить запахи Гай Октав научился не сразу. Эта грань его Сути долго ему не давалась. Профессор по специальности бился с ним больше года. Без запаха нет образа. Без образа нет музыки. Без музыки нет Сути. В тот год он начал понимать, почему его Суть досталась ему сильной, но незрелой. Она пронизывала, проникала везде, подчиняла себе все чувства, но не спешила поддаваться. Поэтому Старшие, те, кто был в его Роду до него, успевали только передать Суть, и ничего больше. Не справившись с Сутью, один из Старших завёл машину в гараже и заснул под мерное урчание мотора. Другой ушёл под воду, слушая, как ритмично пульсирует кровь в ушах. Когда оказалось, что он, сын, унаследовал Суть не от отца, как это обычно бывает, а от матери, она долго плакала. Суть пугала её. Ания Октава связывала Суть с семейным нездоровьем. Гай не запомнил её, Ания рано ушла. Гай принял Суть и служил ей с честью. Дочь Гая уже прошла Выявление. Она станет преемницей, новой Октавой. Гай был горд, и даже радовался, что ему не досталась Суть его отца, занимавшегося оптикой.
Он пил запах лип уже давно. Аромат раскрывался где-то у затылка скрипичной партией. Дослушав трель, Гай двинулся дальше по улице. Он вспоминал дома, узнавал узор мостовой под ногами. Хорошо, что город ещё не проснулся, вокруг нет ни машин, ни прохожих, и можно вновь проживать, слушать прежние дни. 
Через дорогу его школа. Пять лет, проведённые в её стенах, были наполнены нетерпеливым ожиданием: Гай грезил Выявлением Сути, предвкушал начало настоящей учёбы. А ведь раньше дети оставались в школе гораздо дольше. Каждый занимался, чем хотел и как умел. Лишь немногие могли накапливать и передавать преемникам Суть, да и то не полностью. К тому же это порицалось. Из-за такого уклада нарастал упадок. Суть терялась при смене поколений, а вместо неё от родителей к детям передавались болезни. Главной была хворь, из-за которой люди не могли пить молоко. Любое, включая материнское. Младенцы заходились криком, но не могли есть. Исправляя гены, в которых жила эта болезнь, тогдашние Виталы ошиблись, и дети научились принимать Суть от родителей. 
Совершенство оказалось достижимым, ведь путь к нему теперь не был ограничен сроком одной жизни. Виталы искали секрет абсолютного здоровья. Механики постигали Суть вечного двигателя. За каждодневной работой Октава, за ритмами и мотивами уже расцветало, обретало форму Произведение. Вместе с Сутью Гай получил голоса всех Старших. Пусть его Суть незрелая, но каждый Старший принёс что-то, каждый стал звеном цепи. И он — такое же звено для своей дочери, новой Октавы.
Гай прошёл мимо школы дальше по улице, к дому, в котором он вырос. Выступы балконов, цветы в горшках на окнах, тёмная арка — здесь ничего не изменилось. Гай свернул во двор и остановился на самом его краю, разглядывая цветник с покосившимся заборчиком, крашеные скамейки, деревянную дверь в подъезд. Его подъезд. Тот, в котором он вырос. Когда скрип ржавых петель оборвался, Гай замер, чтобы привыкнуть к полумраку внутри. К гулкому пению тишины.
Поднимаясь по ступеням, Гай узнавал двери и вспоминал живших за ними. На втором этаже поэт. Он не смог передать Суть и изливал её в бесконечных сборниках стихов. За соседней дверью была семья с одной на всех Сутью. Редко, но такое бывает. Механики-рационализаторы. И родители, и дети. Их недолюбливали во дворе: много было суеты от их улучшений. На их этаже жила педагог. Она отдала Суть преемнику-сыну, и высохла, сморщилась за одну всего зиму. Но продолжала жить. Шаркала вверх и вниз по лестнице, вверх и вниз по улице. Гуманнее, когда вместе с Сутью уходит и жизнь, ведь твой голос продолжает звучать в преемнике. Гай опёрся на перила напротив двери, за которой когда-то жила его семья. Дверь была приоткрыта. Внутри Гая зазвучали тревожные валторны, но быстро стихли. Он дослушал последний их выдох, толкнул дверь и зашёл в квартиру.
***
Ничего. Вообще ничего не изменилось. Тёмная прихожая с зеркалом напротив входа. Летними вечерами, когда солнце садилось, его лучи через окно в подъезде попадали в глазок на двери и терялись в зеркале. Гай, ещё не знавший своей Сути, ловил эти тонкие радуги, а отец смотрел сурово: оптика не игра. Только позже стало ясно, что Гай не видел в радуге семь цветов. Он слышал семь нот.
В кухне белый кафель по стенам, жестяная мойка, деревянный стол. Прутики засохшей герани в ящиках на окне. Гай подошёл ближе, и увидел, что герань посажена цветами в землю. Корни обстрижены, и засохшие стебли торчат частоколом. Вокруг стеблей вьётся муха, хоть быть её здесь не должно. Мать ведь и сажала герань, чтобы не было мух. Гай смотрел, как она кружится, и не слышал жужжания, не слышал низкой вибрации, какая появляется, когда случайно смычок задевает струну виолончели.
Не слыша даже звука своих шагов, он прошёл в большую комнату. Как и прежде, здесь стояла пара кресел, диван, обеденный стол. На стене над столом часы — старинные, с большим циферблатом и блестящим маятником. Гай помнил их мелодичный бой. Он подошёл ближе и увидел, что острие часовой стрелки направлено строго вверх и смотрит на римскую цифру «шесть». Надеясь получить подсказку, Гай прислушался, но механизм молчал.
Гай закрыл глаза. Тишина. Открыв глаза, он уставился на часы. Римская «шесть» была вверху циферблата. Римская «двенадцать» оказалась в самом низу. Часы молчали, и дом молчал.
Гай опёрся на стол, пробежался пальцами по растрескавшемуся лаку, и вслед за ритмом расцвели ноты. Он повторил ритм, отстукивая его раскрытыми ладонями. Стол отозвался, зазвучал кубинским бонго, и тогда Гай понял. Вместе со своими Старшими он будет звучать отныне и впредь. Звучать для новой Октавы до тех пор, пока её голос не присоединится к их хору. Его Суть пойдёт дальше отдельно от него, будет зреть и расцветать. В абсолютной тишине Гай прошёл от стола к окну и распахнул его. Сладко запахло липовым цветом. Теперь весь этот город — его.

Иллюстрация — «Скрипка», 1912 год, Пабло Пикассо. Источник здесь.

Автор: 
Гурьянова Ксения
Дата публикации: 
Вторник, ноября 24, 2020